Тогда окончательно утвердилась во всем мире тьма, а после — и холод. Вместо Солнца теперь светил негреющий Месяц, и голодные волки приветствовали его воем, сбиваясь в хищные стаи. Вместо прежних теплых ветров засновали в полях и лугах холодные вихри... Счастье, что у Людей остался Огонь! Пропали бы без него.
Лесное зверье обрастало пышными шубами, пряталось по берлогам, норам и дуплам. Лешие бесновались в отчаянии, не понимая, что происходит. Крушили сухие деревья, плакали на разные голоса. Потом и их начал одолевать сон. Собрали своих лисунок, созвали маленьких лещачат — и залегли то ли спать, то ли умирать. Никто более не морочил забредшего в лес, не уводил в сторону от тропы — и будто не хватало чего-то...
Стали собираться гуси и журавли, пестрые утки и еще множество других птиц. Вожаки выстраивали их длинными клиньями и уводили в небесную высь, — видели Люди, как печальный Ярила замыкал за ними серебряными ключами золотые врата. Смолкли соловьиные трели, пропали куда-то звонкие жаворонки. Лишь белые совы неслышно носились над пустошами, ловили зайцев и неосторожных мышей.
Не играла рыба на плесах, не мчалась упрямо на нерест, одолевая пороги. Ушла в глубокие ямы, в морские темные бездны и затаилась там. А с нею — и Водяные. И начал затягивать, пеленать озера и реки сначала тонкий, хрупкий ледок, потом — все толще и толще...
А тучи, бродившие без призора хозяйского, проливались бесконечным недоуменным дождем, и он шел и шел, пока холод не превратил его в снег. Снег кутал Землю скорбными белыми покрывалами, заносил широкие речные русла и узенькие лесные тропинки. Порою из вихрей метели слышался хохот:
— Забудете скоро Ладу, не придет она больше! Меня, Морану, зимы и Смерти владычицу, начнете Матерью звать!
Кузнец Кий однажды плюнул в сердцах:
— Какая ты Мать! Ты — недобрая мачеха!
Хотела Морана без промедления наказать его за дерзкие речи, за то, что когда-то давно не выковал ей ледяного гвоздя. Обрушилась так, что растрескались от мороза добротные бревна стены... Но изнутри в ободверину был крепко всажен топор, да со знаками Грома и Солнца, выбитыми у острия. И померещилось злобной колдунье, будто скольз
нули по лезвию знакомые золотые искры. Откуда знать, может, это Огонь очага отразился в блестящем железе, — но Моране хватило, чтобы убежать без оглядки.
Попробовала она подучить Змея, натравить его на кузнеца, но Волос упрямо замотал головой:
— Ну его! Он из камня воду выдавливает, выше облака ходячего железо кидает. Не полечу!
Так и не полетел, и Морана сорвала злобу на пленнике. Схватила его маленького сынишку, подтащила к заваленной двери и ущипнула, чтобы погромче заплакал:
— Твоя женка сама к Змею ушла, тебя позабыла! Думаешь, зря твои кони на всем скаку распряглись? Леля со Змеем давно сговорилась, еще до свадьбы твоей! И этот сын — от него!
Перун ей ничего не ответил, лишь вздрогнул, заслышав младенческий плач — цепи звякнули, облетел иней со стен. Он не мог видеть, как вырывалось дитя и хваталось за каменные валуны, сокрывшие дверь. Знать, Богиня Весны все-таки успела шепнуть сыну, кто его настоящий отец.
Смекнула коварная ведьма — мальчонка непременно раскроет обман, как только научится говорить. Больше она его с собой не брала. Одна приходила рассказывать погребенному в стылой норе, как веселится со Змеем забывчивая изменница, как тешит Скотьего Бога. И потирала ладони, чувствуя бессилие узника, его молчаливую муку.
